Модуль 6
Церковный контекст русской литературы XVIII века: ораторская проза

Урок 4
Церковный панегирик XVIII века

Главные проповедники елизаветинского времени: Гедеон Криновский (1726–1763), Кирилл Флоринский (ум. 1744) и Амвросий Юшкевич (1690–1745). На примере анализа их панегирических проповедей мы рассмотрим особенность этого жанра.

В первую очередь обращает на себя внимание, что в текстах панегирических проповедей, как и других проповедей, которые издавались в XVIII веке, заметны элементы устного и письменного текста. Действительно, ораторская проза — это записанный устный текст, поэтому в публикации мы с вами находим элементы текста устного, обращение к слушателям, например, или даже, скажем, названия сборников, в которых публиковались проповеди, часто отражали этот устный момент. Так, например, сборник проповедей епископа Гедеона Криновского называется «Собрание поучительных слов при высочайшем дворе сказыванных епископом Гедеоном». С другой стороны, при публикации в текст проникают, конечно, определенные элементы письменного текста. Само определение слова как заглавия ораторского произведения мы видим в публикации, это элемент письменного текста. Например, сейчас на экране вы видите, как выглядел титульный лист одного из ораторских произведений Кирилла Флоринского, который отдельной брошюрой был издан в Санкт-Петербурге. Элементом письменного текста также является своеобразный эпиграф, то есть начальный стих, обычно из Библии, и Псалтири чаще всего, который предшествовал проповеди и в котором была заключена основная мысль проповедника. Например, в начале «Слова на день коронации Елизаветы Петровны» Гедеон Криновский помещает из книги Ветхого Завета, из Книги Иисуса сына Сирахова:

В руце Господни власть земли, и потребнаго воздвигнет во время на ней.

Смысл эпиграфа в том, чтобы подчеркнуть Божий промысел, который действует в воцарении императрицы Елизаветы. Та же самая мысль подчеркивается и в эпиграфе, выбранном архиепископом Амвросием для своего слова: «Весть отец ваш ихже требуете» из Евангелия от Матфея.

Если говорить об общем пафосе панегирических проповедей, то стоит отметить, что на первом плане здесь тема Божьего промысла и уже во вторую очередь присутствует похвала или панегирик императрице. Авторы все время ищут некие аналогии, параллели событию, которое они описывают, в священной истории, прежде всего в Ветхом Завете. Например, Гедеон Криновский упоминает царя Навуходоносора, Иисуса Навина, Саула, Давида, Соломона. Амвросий Юшкевич вспоминает ветхозаветные истории об Агари и Измаиле, о Моисее, Давиде. Во всех проповедях отсылки к Ветхому Завету имеют одну и ту же функцию — вписать царствование императрицы Елизаветы, ее воцарение в круг вопросов библейской истории, соединить современность и священную историю. Часто в проповеди присутствует своеобразный переход от древности к современности. Например, Амвросий Юшкевич восклицает: «Но на что нам ходить далече, и искать образцов и примеров промысла Божия?» Более сложный пример перехода от Библии к современности представлен в проповеди Кирилла Флоринского, в «Слове на день рождения Елизаветы Петровны». Он переносит евангельскую притчу о сеятеле на современность.

Сейявый в нас доброе семя есть ПЕТР ВЕЛИКИЙ, село есть Россия, доброе семя — сынове Российскаго Отечества верни <…> А плевелы под видом токмо сынове отечества вещию же порождения Эхиднина, изрыгающие утробу матери своея России, да чужестранцы, пришлецы, ПЕТРОМ насеянных в России расхитители.

Здесь возникают сразу две важные темы, характерные для всей ораторской прозы елизаветинского времени. В первую очередь это резкое противопоставление новой эпохи императрицы Елизаветы и эпохи Анны Иоанновны, которая осмысляется как нечто мрачное, очень плохое и негативное. Воцарение императрицы Елизаветы описывается как окончание «фиала ярости Божией», который изливался на Россию на протяжении десяти лет. Особенно эмоционально об этом пишет Кирилл Флоринский. Он называет сподвижников Анны Иоанновны Остермана, Миниха «эмиссариями дьвольскими», сравнивает их с языческими богами Дием (то есть Зевсом), Гермием (Гермесом), которые в России были, как он пишет, «кумиры златые, но уже сокрушишася о камень». И вторая тема — это тема петровской эпохи, которая как бы возвращается, Елизавета Петровна воспринимается как реставрация эпохи Петра Великого. Кирилл Флоринский пишет: «В Елизавете оживотворился Петр», ему вторит Гедеон Криновский: Бог «наполнил лишение, когда пресекшееся законное престола Петрова наследие чудным Своим промыслом возвратил дщери Петровой <…> возродил <…> надежду еще как бы ожившего в семени своем видеть непобедимейшаго того Императора».

Иногда описывается, что интересно, дворцовый переворот, случившийся в 1741 году и приведший Елизавету Петровну к власти. Вот Амвросий Юшкевич создает в «Слове» своем такую драматургическую сценку.

Господем своим аки непреобратимым оружием защищаемая, пошла к надежным своим и давно уже того желающим солдатам и объявила им свое намерение и кратко им сказать изволила: знаете ли ребята, кто я? и чья дочь?

Она задает им вопрос:

Кому ж верно служить хочете? Мне ли, природной государыне, или другим, незаконно мое наследие похитившим? И как то они услышали, того ж часа все единогласно закричали: «Тебе, всемилостивейшая государыня, за тебя последнюю каплю крови излиять готовы; мы того давно желаем и дожидаемся, ныне время благополучное, ныне день приспел российского спасения».

Вот такой своеобразный диалог описан в проповеди Амвросия Юшкевича.

Церковные «слова» в целом представляют собой образцы высокой риторики. В них присутствует большое количество синтаксических фигур речи: риторические восклицания, риторические вопросы, синтаксический параллелизм, анафора, градация. Это сложное предложение, которое содержит в себе очень важную оппозицию «было — стало», опять-таки противопоставление эпохи Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны.

В некоторых словах присутствуют стилистические смешения. Нельзя сказать, что они абсолютно гармонично выстроены. Тот же пример, который я вам уже цитировал, диалог императрицы Елизаветы с солдатами, эта фраза «знаете ли ребята, кто я? и чья дочь?», конечно, стилистически выбивается из общего текста. Или, например, у того же Амвросия присутствует такой пассаж. Он говорит о петровских заслугах и пишет:

Аще мы умолчим, камения возопиют, домик ПЕТРА Великого засвидетельствует, сколько он положил здесь трудов и потов на созидание сего града.

Конструкция, связанная с домиком Петра Великого, тоже стилистически выбивается из общего контекста.

Если говорить в целом о композиции церковных панегириков, можно сказать, что в них присутствует постоянное повторение, нагнетание одних и тех же мотивов. В этом смысле церковный панегирик напоминает торжественную оду. Например, тема «оживотворяющегося» Петра, Петра, который оживает в своей дочери, повторяется в тексте самых разных панегириков многократно. Как писала Надежда Юрьевна Алексеева, характеризуя внутреннюю форму торжественной оды, «в конце оды наше знание об изображаемом в ней предмете не больше, чем в начале». В принципе, та же самая особенность характеризует и церковную панегирическую проповедь XVIII века, поскольку сюжета как такового в этом жанре нет и, по сути, церковный панегирик, так же как и ода, не знает развития мысли.

Конечно, в ораторской прозе, в отличие от стиха, мы видим более логическое развитие мысли. Все-таки какая-то определенная логика в развитии мысли присутствует. Однако часто бывает, что после заявленной мысли она как-то развивается, а потом вновь повторяется мысль исходная, и в конечном счете ситуация очень похожа на ситуацию с одой, то есть заключительный вывод оказывается тем же, что и первоначальная посылка.