Модуль 4
Эксперимент в русской поэзии XVIII века

Урок 6
Поэтические эксперименты в жанре басни

Часто, когда характеризуют русскую поэзию XVIII века, говорят о таком явлении как жанровое мышление. Жанровое мышление не следует понимать в том смысле, что был определенный жанр и он не менялся на протяжении ста лет. Конечно, это было не так. Жанровые модели менялись, развивались, трансформировались. И сейчас мы поговорим с вами об одном из жанров – о жанре басни, и о стихотворных экспериментах, об изменении этого жанра на протяжении XVIII века.

В начале XVIII века басни писали достаточно мало, не считали этот жанр значительным. Кантемир, Тредиаковский, Ломоносов писали басни часто с целью стихотворной полемики или как своеобразное упражнение. Например, Ломоносов создает басню в рамках краткого руководства к красноречию, как просто пример того, что такой жанр возможен. Основной стихотворной формой басни после реформы Тредиаковского – Ломоносова становится шестистопный ямб с парной рифмовкой, то, что называется иными словами александрийским стихом.

Создателем русского басенного канона является не Ломоносов, не Тредиаковский, не Кантемир, а А. П. Сумароков, который создал тот тип русской басни, который, видоизменяясь, развивался на протяжении всего XVIII века и перешел в XIX столетие. Сумароков делает басню низким жанром. В его творчестве басня становится именно поэтической басней, а не притчей, хотя сам Сумароков называл свои тексты притчами. В чем их основное отличие? Притча подразумевает обязательно дидактику, некую мораль, поучение и серьезность, а основой поэтической басни является увлекательный легкий сюжет. В сумароковском исполнении басня является низким жанром, то есть допускает наличие грубых слов, вульгаризмов, повторов. Присутствует речевая маска балагура, то есть человека, который просто что-то рассказывает, не уделяя серьезного внимания форме своего рассказа. В «Эпистоле о стихотворстве» Сумароков пишет:

Склад басен должен быть шутлив, но благороден,
И низкий в оном дух к простым словам пригоден,
Как то де Лафонтен разумно показал
И басенным стихом преславен в свете стал…

Итак, видно, что Сумароков в данном случае ориентируется на Лафонтена в качестве образцового баснописца и относит басню к низким жанрам, соответственно, басня может писаться низким слогом. Это требование низкого слога повлекло за собой изменение и стихотворного размера. Вместо шестистопного ямба Сумароков начинает использовать вольный ямб, то есть ямб, в котором используются строки разной длины. Именно такой размер максимально подходил для «неупорядоченности» басни, для имитации разговорной речи, разговорной интонации и для речевой маски балагура. Приведу вам в пример басню, которую Сумароков назвал «Кривая лисица».

Была лисица,
И от собак
Летала будто птица;
Не драться с ними ей; она не львица,
Да им же по родству сестрица.
Была замужняя она или девица.
Про то,
Не сказывал никто:
Могла вдруг девка быть, и баба и вдовица,
И попросту вдова;
Лишь только сказано была она крива,
И подлинно была лисица такова.

Мы видим, что здесь большое количество повторов. Сумароков говорит, что она могла быть «и вдовица», а потом добавляет: «и попросту вдова». То есть он не думает о том, что надо эту речь как-то упорядочить, упразднить, убрать повтор. Мы видим, что здесь используется прямое и переносное значение слов, они комически соединяются, сталкиваются. «Лисица от собак летала» — возникает значение слова «летала»: убегала, пыталась спастись. А потом вдруг «летала будто птица» — актуализируется уже прямое значение. Такое комическое перенесение реалий из жизни людей на жизнь животных здесь присутствует: «Была замужняя она или девица. Про то, не сказывал никто: могла вдруг девка быть, и баба, и вдовица». И видно, что с точки зрения поэтической интонации, действительно, перед нами балагурство, такая непринужденная болтовня.

Установив басенный канон, Сумароков и его ученики, тем не менее, пишут отдельные притчи или басни другого рода, уже не вольным ямбом, а равностопными размерами. В этих примерах меньше грубостей и комизма, хотя иногда они все-таки проникают в текст. Приведу вам пример из притчи Ржевского, которая называется «Любовь слепая». Она появилась после сумароковской притчи «Любовь», которая также была написана не вольным, а трехстопным ямбом.

Со Глупостью играла
Любовь, резвясь, мечом
И в Глупость меч метала,
Она — в Любовь потом.
А Глупость, ведь неложно,
Глупа так, как коза:
Швырнув неосторожно,
Ей вышибла глаза.

Мы видим, что этот текст более гармоничный, более стройный благодаря размеру, но, тем не менее, появляется в этом тексте грубое, просторечное слово «вышибла».

Во второй половине XVIII века русские поэты постепенно отходят от сумароковского канона басни. Хотя у Сумарокова были последователи, например В. И. Майков, но, тем не менее, большинство поэтов сумароковской школы несколько видоизменяют басенный канон. В баснях появляется больше дидактики, больше нравоучительных фрагментов. Особенно это заметно в нравоучительных баснях М. М. Хераскова. Он создал сборник, который так и назвал — «Нравоучительные басни». Нравоучение становится доминирующим в этих текстах. Также нравоучительная тематика усиливается в баснях таких поэтов, как Иван Иванович Хемницер, у поэтов конца XVIII века тоже это видно — у Державина, Муравьева, Княжнина.

Одним из самых известных баснописцев конца XVIII века стал Иван Иванович Хемницер. Приведу пример его басни, которая называется «Добрый царь». Здесь рассказывается о царе, который желал счастливым сделать свой народ. Он учреждает новое законодательство и заменяет старых судей на новых. В финале этой басни говорится:

Во всем и вся была отмена хороша,
Когда б не старая в судья́х иных душа.
А тотчас это зло поправить
Царь способов не находил,
Но должен это был
И воспитанию и времени оставить.

То есть ничего у царя не получилось, потому что хоть состав судей был обновлен, но душа осталась прежней.

В конце XVIII столетия поэт-сентименталист Иван Иванович Дмитриев существенным образом реформирует басню. Он совсем отказывается от низкого стиля, полностью, даже в какой-то умеренной форме. И у него басня становится салонной игрушкой, веселой стихотворной безделушкой. Поэт стремится к гармоничной, однородной по стилю речи, в которой уже не место контрастам высокого и низкого. Сатирическое начало уходит, остается только мягкий юмор. В качестве примера можно рассмотреть басню «Петух, кот и мышонок». В ней рассказывается о том, как мышонок вылезает впервые в жизни из норы во внешний мир и встречает двух неизвестных ему существ, петуха и кота. Петух ему категорически не нравится, он воспринимает его как какое-то странное существо. А кот, наоборот, вызывает у него симпатию. Вот что он говорит про кота:

В глазах его была написана услуга;
Как тихо шевелил пушистым он хвостом!
С каким усердием бросал ко мне он взоры,
Смиренны, кроткие, но полные огня!
Шерсть гладкая на нем, почти как у меня;
Головка пестрая, и вдоль спины узоры;
А уши как у нас, и я по ним сужу,
Что у него должна быть симпати́я с нами,
Высокородными мышами.

Понятно, что мышонок проявляет наивность, и в этой ситуации лучше бы он восхищался петухом, а не котом.

Как видно, изменение стиля басни влечет за собой изменение и формы. Большинство стихотворных строк, которые я сейчас прочитал, написаны шестистопным ямбом, только последний стих короткий, четырехстопный ямб. То есть русский вольный ямб в исполнении Дмитриева, как писали стиховеды, оказывается сглаженным, приближенным к равностопному размеру. Стиховеды, которые исследовали специфику русского вольного ямба, говорят о том, что в русской поэзии XVIII века можно увидеть две линии развития этого ямба: сумароковский, с контрастным сочетанием стопностей, предельно имитирующий разговорную речь и ее неупорядоченность, и дмитриевский тип, который, наоборот, приближается к равностопной поэзии. Оба типа русского вольного ямба и обе басенные традиции, сумароковская и дмитриевская, вошли в творчество Ивана Андреевича Крылова, который уже в XIX веке снова реформирует русскую басню.