Модуль 4
Эксперимент в русской поэзии XVIII века

Урок 5
Ржевский как версификатор

Если мы посмотрим на стиховую систему Ржевского, то есть на его метрику, на его строфику, то его стиховая система может нам показаться предельно консервативной. Дело в том, что 82 процента его стихотворных произведений написаны двумя самыми распространенными размерами XVIII века — это шестистопный ямб и вольный ямб. В этом смысле при общем взгляде на его стих этот поэт нам кажется предельно консервативным, предельно традиционным. Вместе с тем он новатор, потому что существует довольно много отдельных текстов, отдельных примеров, в которых он применяет те или иные размеры или те или иные строфические формы в несвойственных этим формам или этим размерам жанрах. Таким образом он расширяет комбинаторику, сочетаемость размеров, строф и жанров. Например, он пишет притчу, написанную нетипичным для этого жанра размером, — четырехстопным ямбом, или пишет, например, элегию вольным ямбом, или элегию вообще очень редким размером в XVIII веке — четырехстопным анапестом.

Помимо такого экспериментаторства Ржевский запомнился в русской поэзии еще и своими поэтическими, стиховыми, стихотворными фокусами, то есть несколькими примерами стихотворных произведений, целью которых является, действительно, поэтическое трюкачество. Эти поэтические фокусы связаны с различными стиховыми уровнями. Мы их рассмотрим с вами последовательно.

Первый стиховой уровень — это уровень метрический, уровень метрики. На метрическом уровне наиболее известен эксперимент Ржевского, который называется «Муж и жена». Это притча, и частью этого текста, этой притчи, является фигурное стихотворение, стихотворение-ромб. Можно сразу вспомнить о фигурных стихотворениях XVII века, о которых мы уже с вами говорили – такие стихи писал Симеон Полоцкий. И вот в XVIII веке тоже в таком духе барочной, эмблематической, визуальной, визуально-ориентированной поэзии в XVIII веке пишет Ржевский.

«Нет,
Мой свет,
Неложно
  То, что с тобой
И жить не можно,
   Как с доброю женой.
С двора всегда ты ходишь;
   Тебя по вся дни дома нет.
Не знаю, с кем приязнь ты водишь;
Нельзя ужиться нам с тобой, мой свет.
Гуляй, да только меру знать в том должно;
  Похвально ль приходить на утренней заре?
По всякий день гулять тебе жена, не можно,
  Лишь то льзя похвалять, что есть в своей поре.
Ты худо делаешь, жена, неложно,
  А ходишь только, чтоб тебе гулять,
И дом пустой ты оставляешь.
  Хожу и я, да торговать;
А ты всегда лытаешь».
  «Как мне бы не ходить,
Где ж хлеб достати?
  Тебе так жить
Некстати:
  Не всяк
   Так.

Задача Ржевского состояла в том, чтобы обыграть возможности сочетания строк различной стопности, то есть строк различной длины, в вольном ямбе, наиболее употребительном размере русской басни. Он начинает с самой короткой строки, с половинки стопы ямба, с односложной строки. Постепенно наращивает строчку и доводит ее до шестистопного ямба с женским окончанием — самая длинная из возможных строк вольного ямба, и потом обратно сужает строчку до одного слога. Таким образом, он продемонстрировал в пределах одного текста все возможные случаи употребления ямба в составе вольного стиха.

В области ритмики особенно интересен эксперимент Ржевского, который называется «Ода, собранная из односложных слов». Конечно, нам, современным читателям, это может показаться некоторой какофонией, каким-то сумбуром, но текст, тем не менее, очень интересен с точки зрения той задачи, которую поставил себе поэт середины XVIII века, — подобрать только односложные слова и из них выстроить некий осмысленный текст.

Как я стал знать взор твой,
С тех пор мой дух рвет страсть:
С тех пор весь сгиб сон мой;
Стал знать с тех пор я власть.

Хоть сплю, твой взор зрю в сне,
И в сне он дух мой рвет:
О коль, ах, мил он мне!
Но что мне в том, мой свет?

Он мил, но я лишь рвусь;
Как рвусь я, ты то знай.
Всяк час я мил быть тщусь;
Ты ж мне хоть вздох в мзду дай.

Вот такая скороговорка, довольно трудная для произнесения, тем не менее, весьма интересный поэтический эксперимент, который имеет определенную цель. Ржевский пытается создать иллюстрацию сумароковскому утверждению о том, что односложные слова имеют ударение в зависимости от логики текста, то есть логика текста показывает нам, как читателям, какие односложные слова будут ударными, а какие безударными. Сумароков сформулировал эту мысль в своей статье о стопосложении в 1771 году, то есть гораздо позже появления этого текста Ржевского, но наличие такого текста, конечно, говорит нам о том, что эта проблема в кругу сумароковских учеников обсуждалась.

Экспериментировал Ржевский и с рифмой. Так, например, «Идиллия» 1762 года написана с использованием изысканных омонимичных рифм.

На брегах текущих рек
Пастушок мне тако рек:
«Не видал прелестнее твоего я стану,
Глаз твоих, лица и век.
Знай, доколь продлится век,
Верно я, мой свет, тебя, верь, любити стану».

Все присутствующие здесь рифмы, являются омонимами: рек — рек, век — век, стану — стану. Таких стихов у Ржевского несколько, когда он подбирает такие интересные, необычные омонимические или составные рифмы.

Экспериментировал Ржевский и в области строфики. Когда мы говорим об экспериментах в области строфики, в сознании всплывают два экспериментальных текста — это так называемые расколотые сонеты, или те самые амбивалентные тексты, о которых мы уже говорили в связи с Симеоном Полоцким. Рассмотрим один из этих сонетов.

В заглавии мы видим инструкцию, которая читателю объясняет, как нужно читать такие тексты: «Сонет, три разные системы заключающий. Читай сначала весь по порядку, потом первые полустишия, а на конец последние полустишия». Читаем текст по порядку, согласно этой инструкции.

Перестанем рассуждать: добра во многом нет.
Не зрим худого здесь, в том должно согласиться.
Худ, тягостен свет весь, возможно ль утвердиться?
Нам должно заключать, что весь исправен свет.

При чтении этого тексте целиком акцентируется мысль о том, что «весь исправен свет», то есть мир, в принципе, хорош, мир прекрасен. Читаем первое полустишие.

Перестанем рассуждать:
Не зрим худого здесь,
Худ, тягостен свет весь,
Нам должно заключать,

Возникает совершенно противоположный смысл: мир ужасен, «худ, тягостен свет весь». Читаем второе полустишие.

добра во многом нет.
в том должно согласиться.
возможно ль утвердиться?
что весь исправен свет.

Далее говорится:

Нельзя всего хвалить,
хоть можно утешаться.

То есть мы здесь видим некую компромиссную позицию. Поэт говорит: да, мир, конечно, несовершенен, в нем есть недостатки, но и в таком мире можно найти счастье и утешение. Вот обыгрывание трех точек зрения на окружающий мир.

Интересно, конечно, всегда было исследователям, каков смысл многих поэтических стиховых экспериментов Ржевского. Гуковский полагал, что пред нами эксперимент ради эксперимента. Он пишет так:

Оперируя метром, рифмой и строфой, <…> он [Ржевский] ищет трудности ради нее самой, для того, чтобы преодолеть ее…

То есть получается, что на начальном этапе развития русской поэзии поэт сам ставит себе задания: попробую-ка я написать стихотворение таким образом, получится или нет? Как будто бы он занимается на тренажере, пытается поставить себе сверхзадачу и выполнить ее. Но на самом деле существует и другой подход к осмыслению этих текстов.

Другой подход заключается в том, чтобы найти какую-то идею, иллюстрацией которой были эти поэтические эксперименты. Например, о содержании расколотого сонета, который я вам только что цитировал, писал известный немецкий славист Рейнхард Лауэр. Он, как кажется, нашел ответ на вопрос, что означает эта поэтическая игра. Он обратил внимание, что под тремя разными системами следует понимать три философские системы, и при чтении целого сонета получается тезис, который был хорошо известен русским поэтам XVIII века, тезис известного немецкого философа Лейбница о том, что наш мир — это лучших из возможных миров. Этот тезис был использован Вольтером в его знаменитой сатирической повести «Кандид, или Оптимизм», которая появилась в 1759 году. Известно, что Ржевский был большим почитателем Вольтера, переводил Вольтера, поэтому он, конечно, эту повесть знал. Вероятно, в своем сонете он попытался воспроизвести идею Лейбница, которая используется и у Вольтера. Таким образом, чтение полустиший — это попытка полемики с философским тезисом Лейбница с позиций философского оптимизма и философского пессимизма. Первое полустишие выражает идею философского пессимизма, идею того, что мир плох, мир греховен, в нем ничего хорошего не найти, а второй полустишие выражает компромиссную точку зрения на идею Лейбница.

Этот пример, как и пример с «Одой, собранной из односложных слов», демонстрирует нам, что поэтические формальные эксперименты существуют в XVIII веке, конечно, не в безвоздушном пространстве, они очень часто, едва ли не всегда, связаны с иллюстрацией определенной идеи, которая существовала в литературной культуре той эпохи.