Модуль 1
Русская литература XVIII века
в контексте истории русской литературы

Урок 4
Европейский контекст русской литературы XVIII века

Мы неоднократно обращались с вами к проблеме межкультурной коммуникации, которой отмечена литературная жизнь России в XVIII веке, и это вполне понятно. Уже не раз говорилось о том, что европеизация, органичное вхождение в европейскую культурную жизнь — это главная задача, которая стояла перед литературой, да и вообще страной, в XVIII веке. И сейчас мы остановимся на этом вопросе несколько подробнее, сосредоточившись на чисто литературных проблемах, связанных с русско-европейскими литературными связями. Рассмотрев русскую литературу XVIII века в научном контексте, увидев ее в контексте русской литературы в целом, увидев движение внутри литературы XVIII века, мы теперь постараемся увидеть ее в контексте европейских литератур.

Надо сказать, что с момента своего возникновение, то есть с момента крещения, с момента возникновения первого оригинального восточнославянского литературного памятника, знаменитого «Слова о законе и благодати» святителя Иллариона Киевского русская литература, в общем-то, за редкими исключениями существовала в европейском литературном пространстве, поддерживала те или иные связи с христианским миром. Исключением, пожалуй, был XVI век, который Александр Михайлович Панченко выразительно назвал веком русского одиночества. Однако в начале XVIII века характер взаимоотношений России с Европой начинает меняться. Петр I хорошо знал европейские страны, и прежде всего наиболее развитые северные протестантские страны, в которых он жил, где он отчасти и учился. Один из эпизодов пребывания Петра в Голландии изображен на известной картине М. В. Добужинского на вашем слайде. И именно на эти развитые страны Петр начинает ориентировать Россию, при этом ориентировать несколько иначе, чем это было раньше. До Петра I, начиная с XIV–XV веков, Русь, вступая в контакты с европейскими странами, все-таки видела в них что-то другое, а вот с Петра I Русь начала общаться с Европой как со своей собственной частью. Русские люди XVIII века полагали, что они такие же европейцы, как французы, немцы, англичане, и в связи с этим главной своей задачей видели усвоение европейского литературного опыта.

Главную роль в литературных контактах России и Европы в XVIII веке играли, пожалуй, следующие европейские литераторы. Это, прежде всего, немецкоязычная литература, то есть литература Германии, но, как мы знаем, единой Германии в тот момент не было. Потом французская литература, и затем английская литература. Эти три литературы были наиболее привлекательными и наиболее важными для русского культурного сознания XVIII века. При этом центральное место в иерархии этих литератур занимала, конечно, французская литература. Она была настоящей законодательницей мод. В связи с этим европейская литература прежде всего воспринималась как французская. Именно на французских авторов ориентировались центральные писатели России XVIII века. Неслучайно наиболее известными из иностранных писателей в России XVIII века были именно авторы-французы — это прежде всего Вольтер и Жан-Жак Руссо. Эти две литературные фигуры в известной мере довлели над литературным сознанием людей XVIII века. Это не значит, конечно, что русские читатели, русские писатели не обращались к другим литературам. В петровское время, может быть, более привлекательной была как раз немецкая литература, не французская и не английская, которую даже и не знали, а прежде всего польская литература, которая активно усваивалась в петровское время. Позднее очень сильно влияла на литературную жизнь литература итальянская. Так, например, именно на итальянский литературный опыт было ориентировано творчество такого выдающегося русского поэта первой половины XVIII века, как Антиох Дмитриевич Кантемир, но все-таки главное место в литературной жизни занимали именно эти три вышеназванные литературы: немецкоязычная литература, французская литература и, позднее, английская литература.

Когда мы говорим о взаимоотношении русской литературы с европейскими литературами в целом и с этими названными литературами, мы, прежде всего, должны иметь в виду, что эти взаимоотношения, этот диалог носил очень своеобразный характер. Более того, возможно, употребленное мною слово «диалог» здесь не вполне подходит. Это был не диалог. Отношение России к европейским литературам носило исключительно односторонний характер. Русское сознание воспринимало европейскую литературу, училось у европейских литератур, сама она мало что Европе в XVIII веке могла дать. И не случайно, когда русские читатели хотели похвалить того или другого русского писателя, они всегда сравнивали его с писателем европейским. Для того чтобы показать, что в лице М. В. Ломоносова русская словесность обрела великого поэта, его современники сравнивали со знаменитым французским поэтом Фр.Малербом. «Он наших стран Малерб», — писал о нем А. П. Сумароков. А Н. М. Карамзина уже в конце XVIII столетия называли «наш Стерн». Действительно, русская литература всегда ощущала себя младшей, юной по сравнению с другими европейскими литературами. Это первая особенность литературной связи XVIII века, о которой следует сказать.

Вторая очень существенная особенность этого культурного взаимодействия состояла в том, что русская литература очень свободно обращалась с теми западными произведениями, которые она усваивала. Она не просто переводила литературные тексты, очень часто возникали переделки. Так, например, в драматургии появилось даже целое явление — «склонение на наши нравы». Этим «склонением на наши нравы» занимались серьезные, крупные драматурги середины XVIII столетия, например Владимир Игнатьевич Лукин или даже Денис Иванович Фонвизин — первый русский комедиограф столетия и вообще один из величайших русских комедиографов. «Склонение на наши нравы» предполагало, что берется западный текст и приспосабливается к русским реалиям. Также очень часто, переводя европейские сочинения, русские переводчики обращались не к подлинникам этих сочинений, а пользовались литературой-посредницей. Например, очень многие английские книги переводились не с английского языка, а с французского перевода. Так, например, обстояло дело со знаменитой поэмой Джона Мильтона «Потерянный рай», которую очень любили русские люди в XVIII веке и часто переводили, но в большинстве случаев эти переводы осуществлялись именно через французское посредничество. Другой тоже очень выразительный пример, связанный с той же английской литературой, относится уже к концу XVIII века. Во второй половине XVIII века огромную популярность во всей Европе приобрели сочинения Джеймса Макферсона «Песни Оссиана», и русский поэт Ермил Костров переводит эти «Песни Оссиана» на русский язык.

Надо сказать, что перевод Ермила Кострова отличается замечательными художественными совершенствами. В каком-то смысле он до сих пор остается поэтически наиболее выразительным переводом этого произведения, представляющего собой поэму в прозе. И Костров переводил его в прозе. Поэтическим этот перевод я назвал с точки зрения его художественного совершенства. Но этот действительно замечательный, литературно выразительный перевод, вместе с тем, выполнен не с английского языка — Костров его не знал. Он переводил, пользуясь французским подстрочником. Как я уже сказал, это довольно частый случай. Иногда возникают даже очень странные явления. Так, например, Д. И. Фовизин переводит поэму немецкоязычного швейцарского автора Соломона Гесснера, прозаическую поэму «Смерть Авеля» через французский подстрочник, хотя немецкий язык Д. И. Фонвизин знал, наверное, лучше французского. Во всяком случае, не хуже. Этот факт был сравнительно недавно установлен благодаря исследовательским усилиям совсем юного специалиста в области русской литературы XVIII века – Т.А.Копосовой.

Вот эти особенность русско-европейских литературных связей и выделяют XVIII век из других периодов русской литературной жизни.